Читать книгу - "Избранное. В 2 томах [Том 1] - Леонгард Франк"

знает как питается, а кое-что отдаю фрау Бах. Она славная и очень помогла мне советами по женской части. Ведь я ничего в этом не смыслила. А теперь платье свое дала поносить, мое стало очень тесно, хоть я и выпустила в швах, сколько можно. Ты, верно, думаешь, что меня разнесло, как бочку, оттого что я много ем? Милый Стив, я должна тебе открыться. Руфь давно уже настаивает, и мне кажется, что ты вправе знать, Но, пожалуйста, голубчик, не пугайся. Верь мне, я очень, очень счастлива. Стив, родной мой, через три недели у меня родится ребеночек. Но не тревожься, любимый, гони от себя грустные мысли, у него будет все, что нужно. Мне уже достали детскую коляску и все приданое. В моем сарайчике есть даже дверь. И потом — твоя печка. Дров я насобирала — значит, зимой он не будет страдать от холода. Доктор Гросс, как только придет время, приготовит для меня койку в больнице. Как видишь, даже богатая женщина могла бы мне позавидовать. (Хорошо бы ты прислал порошковое молоко и, может быть, шерстяное одеяльце на коляску. Доктор Гросс уверен, что молоко у меня появится, — ну, а вдруг…) Будет ли он похож на тебя? Ну еще бы! Фрау Бах говорит, что, если у ребенка голубые глаза, это еще ничего не значит: они могут стать черными. Но у него будут настоящие голубые, как у тебя. Я страшно тоскую по тебе, и от этого у меня часто болит слева, где сердце. Потому что я не перестаю тосковать по тебе. Ах, Стив, до чего же тяжело! Но не потому, что ребенок!

Наоборот! Без него я бы совсем пропала. Ведь я так одинока… А сейчас ты всегда со мной… Сохрани Бог, чтобы я даже в мыслях согрешила против моего малыша. Я просто не могу отделить его от себя, а тебя от него. Я не различаю, где ты, а где он. Вы для меня одно — я люблю тебя.

Иоганна».

Так как у нее не было ни почтовой марки, ни денег на марку, она отправилась к Руфи: у той почти всегда водилась мелочь.

Мартин читал в газете статью о процессе. Отец Иоанна писал: «Революция, которой после падения нацистского режима опять преградили путь, нашла свое выражение в чувстве справедливости, руководившем присяжными и публикой».

Руфь готовила ужин. Ее лицо, оживленное и сияющее, было сегодня каким-то особенно свежим и гладким, словно она только что вышла из теплой благотворной ванны. В том, как она стояла у железной печурки, отставляла кастрюлю, пробовала суп, подсыпала еще чуточку соли, чувствовалось внутреннее спокойствие человека, довольного своим настоящим и окрыленного надеждами на будущее. Она крикнула за занавеску:

— Входи, Мартин! Все готово.

Мартин весь этот день думал только об одном, но не решался ей в этом признаться. Когда суп был уже на столе, он сказал:

— В городе переполох из-за процесса. Тебе здесь никогда покоя не будет. Давай переберемся в Спессарт. Там мы будем жить спокойно. И потом, Руфь, нам нужно пожениться.

— Ах, Мартин! — воскликнула она с глубокой грустью, словно ее жизнь, которую она по кирпичику отстраивала с таким трудом, вдруг распалась у нее на глазах. Она подавила закипающие слезы, подняла голову и взглянула в его печальное лицо, на котором недавняя тревога за нее проложила глубокие борозды. Он был смущен до крайности, глаза — как у тяжелобольного, который ищет помощи. У нее не было выхода, она сказала:

— Как хочешь, Мартин.

Они молча поужинали. Он ушел в больницу на ночное дежурство. Руфь долго сидела не шевелясь, а потом произнесла вслух: «Сказанного не воротишь».

Внезапно ей вспомнился эпизод из жизни в публичном доме, казалось бы, не имевший к ней никакого отношения. Одна молодая женщина рассказала Руфи, что, когда умер ее муж, она никак не могла примириться с этой утратой. Она даже уехала в Италию, потому что каждый предмет в квартире мучительно напоминал ей о покойном. Год она провела на чужбине, а потом, возвращаясь домой, сказала себе в поезде, что, если она спокойно прослушает мелодию, которую так любил муж, значит, ей можно вернуться в свою квартиру. Не снимая шляпы и пальто, она сразу же подошла к патефону и поставила любимую пластинку. И после первых же звуков бежала из своего мертвого жилища и снова отправилась на вокзал. (Несколько дней спустя эта молодая женщина покончила с собой тут же, в публичном доме.)

Руфь по-прежнему сидела неподвижно. Мысленно она представила себя наедине с Мартином. Сама не зная почему, она достала альбом с зарисовками публичного дома. Голый солдат, протягивавший к ней руки, показался ей Мартином. С ненавистью смотрела она на Мартина, протягивающего к ней руки. Она стоит на рельсах и поднятыми вверх кулаками старается удержать поезд, несущийся на нее на всех парах.

Иоганна застала ее внешне уже спокойной. Они пошли на почту и купили марки. На обратном пути Руфь сказала, что ей надо еще к судебному психиатру. Он передал через фрау Бах, которая убирает у него квартиру, чтобы Руфь вечерком зашла к нему. Когда же Иоганна спросила, зачем это ему понадобилось, Руфь, слабо улыбнулась:

— Может, он хочет доказать мне, что я сумасшедшая, как доказывал на процессе. — Она не знала, что Мартин просил психиатра поговорить с ней.

Психиатр жил в комнате, отведенной ему магистратом в одном из уцелевших домов, принадлежащих городу. Посреди стоял длинный стол, на котором были навалены книги и журналы. Свет стоячей лампы падал на Руфь, сидевшую в глубоком кресле. Ноги ее не доставали до пола. Она слышала голос психиатра, но почти не различала его лица, погруженного в тень.

Поздравив Руфь с удачным исходом процесса, он посоветовал ей вернуться к нормальной жизни, жить так, как живут все девушки и женщины. Когда же Руфь ввернула, что она и так пришла бы, достаточно было Мартину попросить ее об этом, психиатр выступил из скрывавшей его тени и остановился перед ней.

— Я не сомневался, что вы разгадаете нашу хитрость, — сказал он шутливо. — Доктор Мартин считает, что я могу кое-что разъяснить вам. Он очень любит вас. Для вас это большое счастье.

— А для него несчастье…

— Это уж от вас зависит.

— Я не в силах вытравить из памяти то, что было, и Мартин — тоже.

— Уверяю вас, что он это уже сделал. Я беседовал с ним долго и беспощадно. Любовь все может.

— Но только не это.

— Естественно, что вы не верите.